Автор: леди Мореллен

Часть 1. Вечер, или Иллюзионист в Предзеркалье

Это случилось однажды, в сумерках. Желтая, как кошачий глаз, прищуренная луна удивленно огляделась по сторонам, выплеснула чан гнойного света на крыши, и удалилась за тучи.

У дверей старого серого здания, под мертвым каштаном, вырос цветок. Вычурно-молодой, нарочито-алый, со щеголеватыми золотыми тычинками…. Первым его заметила бабочка, из тех, что ночами летают на свет – старый дом был заброшен, в нем горело одно-единственное окно, на верхнем, третьем этаже, и, вдобавок, его заслоняли узловатые ветки каштана, бабочка заскучала, а до луны лететь чересчур далеко… и в эту самую минуту ее внимание привлек яркий всплеск цвета, и даже будто бы мерцания, проступившего в темноте. Так она и узнала о странном цветке. И помчалась рассказывать всем, кого встретит по пути в Городе.

– Кажется, нам пора, – сказала девушка-бард, выходя из темной картины. Следом за ней выпрыгнула собака, и алым сполохом вылетел пиратский попугай, немного напоминавший горгулью.

По улицам Города стелился серый туман.

Высокие дома и нахохленные пятиэтажки перемежались с маленькими особнячками и хмурыми парками. Кое-где горел свет. Ветви обвисли тяжелой листвой, словно пчелиными роями, и вокруг редких фонарных столбов – а фонари были старые, проржавевшие, и точно такие, как во времена Андерсена – танцевали мошки и серокрылые бабочки.

В доме напротив парка, в сто тридцать первой квартире, проснулся Главный Злодей, и схватился за голову. «Черт побери, ведь уже вечер!» – подумал с досадой. Это ж надо было – проспать весь день!

Третью неделю Главный Злодей пил. От этого лицо его приняло совсем уж злодейский вид, обросло щетиной, покраснело и омрачилось. Ха-ха, а вы полагаете, пить столько дней кряду – легко?!

Нрава он был тихого и доброго. Особенно в юности. Теперь же – он сочинял страшные сказки, и записывал их на облезлых обоях. И пил водку, коею доставлял прямо из воздуха его собственный ручной черт.

Говорят, это приключилось с ним с тех пор, как ушла жена. Главный Злодей рассказывать о ней не любил, но если уж рассказывал – то каждый раз по-разному. То она была феей, то злобной колдуньей, то «бессмысленной дурой, на которую он потратил лучшие годы своей непутевой жизни», то дивной девой, которой он, конечно же, недостоин.

В конце концов, все махнули на него рукой, и тогда он спился окончательно. Сказок его никто давно не читал – хотя бы потому, что для этого нужно было прийти к нему домой, и изучать каракули на обоях, а ходить в гости к вечно хмурому пьянице никто не желал. Впрочем, сказки порой оживали сами собой, и ускользали через отдушины легкими, туманными облачками, похожими на дым сигарет. А потом – разбредались повсюду, и снились обитателям Города. И те просыпались со странным чувством потери, задумываясь порой, что находятся немного не там, и дышат немного не так, как им нужно, а вот как именно нужно – не могли вспомнить.

– Дурр-рак! – каркнул пиратский попугай, спорхнув с обшарпанного окна, – Дурр-рак!

– Ну, зачем же ты так, – пожурила девушка-бард, – Злодей – хороший человек. Вот только если б он бросил пить! Какие тогда сказки он смог бы придумать для нас!

– Дурр-рацкие! – настаивал на своем попугай.

– А ну тебя, – махнула рукой девушка, и уселась на спинку широкой скамейки, прямо под фонарем. Развернула газету. Несколько светлячков расползлись по строчкам, чтобы ей было удобно читать.

«Бегущая строка» – улыбнулся фонарь, но его улыбку никто, как всегда, не заметил.

Ветер прошелестел листвой придорожных липок, затерялся где-то в балконах, в бельевых веревках и жестяных крышах. Под балконами дремали птицы, и коты, и чьи-то сумбурные сны. Ходили по Городу смутные слухи, будто живет на окраине парочка бабок-ворожеек, умеющих варить сны на плите, как отвар от простуды. И порой их зелья просто убегали, как молоко, и из таких вот пенок получались оборванные, туманно-призрачные сновидения, морочащие людям голову, без картинок, запахов, звуков – с одним только чувством непонятности и тоски.

Черный кот с белой грудкой важно прошествовал мимо.

– Ааа, – мурлыкнул он протяжно, – Это ты….

– Я, – хмыкнула девушка-бард, – А тебе чего надо? Иди себе своей кошачьей дорогой.

– Вот как? – обиделся кот, – С чего это вдруг ты ко мне так неласкова?

– Ты скучный, – отмахнулась девушка, – Вчера притворился старухой, сегодня – котом. Придумай, в конце концов, что-нибудь новое. Тебе еще не надоело быть чужим отражением?

– Что поделаешь, в зеркале всегда что-нибудь отражается – пожал плечами кот, постепенно превращаясь в симпатичного юношу во фраке и с белой манишкой.

– Извини, просто я не привыкла разговаривать с кошками, – сказала девушка-бард, откладывая газету, – У меня на них аллергия. Кроме того, как видишь, мне и так хватает болтливых животных.

Юноша присел рядом, сложив на коленях тонкие, изящные руки. «Наверное, такими должны быть руки чародея. Или художника, – подумала девушка-бард, – Э-э-эх!»

Иллюзиониста она знала давно. Иногда, меж собой, они называли себя старейшими здешними обитателями, хотя – кто знает, когда на самом деле появился Проклятый Город, и кто его строил!

Проклятый Город – город, где нет любви.

Зато – здесь есть чудеса, и сказки, и почти каждый житель – волшебник. Ну а то, что ни одному из них волшебство еще не принесло счастья…хм… да кто вообще знает, есть ли оно, это счастье!

Город – большой, и он все время меняется. Все живое меняется, а здесь – даже у мостовых есть душа. Здесь есть ветер, деревья, времена года – их всего три – есть солнце и луна, бродячие псы. Не хватает только любви – но ее отсутствие почти не ощущается, ибо никто толком не знает, какая она. А еще – нет весны. То есть, она вроде бы есть – но только в календаре. Потому что воздух здесь не пьянеет, снег не истаивает, ручьи не бегут, холода просто уходят сами собой, и наутро само собой начинается лето.

Жителей в Городе много, и они тоже постоянно меняются. Старые обычно становятся одиночками или чудаками, а новые приходят…кто знает, откуда они приходят! Просто – появляются здесь, ищут себе жилье. В Городе много пустых домов, намного больше, чем жителей.

«Вот и хорошо, – подумала девушка-бард, – Нам здесь только толпы не хватало»

Она знала здесь почти всех. Зануду-черта из библиотеки, выпивоху Злодея, простуженного Сказочника, нагих ведьм, что танцуют под желтой луной, нескольких грустных ангелов с обломками серых крыл за спиной…. Кавалеров и дам, похожих на ожившую карточную колоду, уличных псов, чародеек-недоучек в самодельных шляпах и мантиях, хитрых сов и кошек, которые гуляют сами по себе. У каждого из них была собственная история, и каждый из них видел Город немного другим. А девушка-бард, разговорившись с кем-нибудь в сумерки, потом пела песенки. И если кто-нибудь понимал смысл ее слов – частенько отправлялся паковать чемоданы.

Правда, покинуть Город не так-то легко. Во-первых, потому что все дороги, уходящие от его ворот, в конце концов снова приводят к нему. На то он и Проклятый Город. А во-вторых – потому, что мало кто знает, куда тут нужно идти. Многие, убегая, приходили в итоге в тихий мирок кухонь и спален, в пыльное бытие Района Тысячи Нужных Вещей, где нет ни сказок, ни чудес, где волшебством обладают только машины, а любви – как не было так и нет. И поэтому частенько обитатели Города, замыслив побег, через несколько дней, а может быть – лет – все-таки просились обратно. И Город их принимал – правда, не столь радушно, как впервые, и, на сей раз, делился с ними чудесами в последнюю очередь.

Иллюзионист жил за зеркалом, в просторном старинном кабинете – и его собственные покои были не менее изысканны и просторны. Обычно призраки довольно-таки стеснены в движениях – но он не из их числа. Он мог входить и выходить когда пожелает, бывать где угодно, где ему только вздумается, и принимать любой облик по склонности своей души. И, естественно, никто не мог разобраться, каким он был настоящим. Некоторые полагали, что его вообще не было. Или, что он не один, и там, за зеркалом, в высоком дворце живут его сорок братьев.

– Не сидится тебе за зеркалом, – вздохнула она.

– Я не люблю скучать, – ответил Иллюзионист, чуть-чуть улыбаясь.

– Тогда – проваливай из Города. По добру по здорову – посоветовала любительница поздних прогулок, – Там – может быть, и найдешь что-нибудь интересное.

– А с чего ты взяла, будто там, за Городом, вообще что-нибудь есть?

– А ты не хочешь проверить? Я-то думала, ты смельчак. А ты…. Тьфу, всего лишь зеркальное отражение. Ну тебя. Все вы здесь – скучные. Ах, если б вы знали, как вы мне все надоели!

Он не сотворил ни единого жеста. Просто так, без причин вокруг заклубился туман, а когда он рассеялся, девушка-бард обнаружила себя сидящей в мягком кресле, и напротив, за письменным столом из драгоценного дерева, устроился ее собеседник. Черная собака лежала у ног, и на ее глянцевой шерсти приплясывали отсветы от камина.

– Я позволил себе оставить попугая на улице, – развел руками Иллюзионист, чуть-чуть склонив голову, – Надеюсь, ты не возражаешь?

– Нисколько, – уверила девушка-бард, – Кроме того, он, по-моему, не впишется в твой интерьер. Не та эпоха, не тот культурный слой.

– Да, в определенном смысле я ценю выдержанность стиля, – позволил себе улыбнуться юный чародей в черном фраке. Прямо над ним, на портрете в красивой старинной раме, смущенно заулыбалась девчонка, как будто в ответ. Девчонке было лет двенадцать на вид, в руках она держала котелок и волшебную палочку.

Юноша повел в воздухе пальцами. Явился хороводик фей, внутри которого медленно материализовался серебряный кувшинчик с вином. Прозрачный воздух спаялся в длинные хрустальные бокалы, отливающие в синеву – должно быть, из-за примеси сумерек. Наполнив оба бокала до краев, феи исчезли, прихватив с собою кувшинчик, и только одна немного замешкалась, превратилась в лимонницу, села на нос девчонке с портрета – та чихнула, неудачно взмахнув волшебной палочкой. С красивой рамы прямо на стол спрыгнула непонятно откуда взявшаяся лягушка, девчонка виновато спрятала волшебную палочку за спину, а непутевую фею опрометью вынесло прочь – покуда лягушек не стало две.

– Шалят, – изящно повел плечами Иллюзионист.

Девушка-бард с сомнением поглядела на то, как он любуется светом сквозь густое рубиновое вино.

– Этак ты скоро сопьешься, совсем как Злодей.

Иллюзионист фыркнул что-то себе под нос.

– Ты сегодня проснулась в плохом настроении?

– Я и не засыпала. Ты забыл – я не сплю, как и ты.

– Я – сплю.

– Нет. Ты бродишь по Садам Снов – но не спишь. Потому и пьешь. Нужно ведь когда-то отдыхать от всего этого. И не надо делать вид, что смакуешь колдовское вино, эстет недоделанный. Готова поспорить на собственную гитару, что эта бутылка – пятая. Ежели не шестая.

Юный маг недовольно поморщился.

Девочка на портрете отвернулась и прыснула.

Черт в байковой безрукавке выглянул из-под шкафа, и стал бочком-бочком, на цыпочках, пробираться к двери, волоча на спине предшествовавшую пустую бутылку.

– Ты думаешь, что ты здесь мудрее всех? – хмуро буркнул Иллюзионист, скрестив на груди руки, – В конце концов, ты, быть может, одна из моих выдумок, очередная картинка в моем придуманном мире.

– Ну и пусть, – пожала плечами девушка-бард, – Все равно ты – осёл.

Старый черт замялся в дверях и прислушался.

– Осёл, осёл, – подтвердила она – то ли для юного чародея, а то ли специально для черта, – Ты построил себе зеркальные хоромы, и думаешь, что весь мир живет только потому, что в них отражается. Придумал себе тысячу масок, и сам уже забыл, какой ты, когда настоящий. А может быть и правда – тебя нет? А? Ты думаешь, что твои дурацкие игры разнообразят жизнь – и при этом сидишь тут, пьешь с чертями от скуки, и не знаешь самых элементарных вещей. Например, что под мертвым каштаном распустился цветок.

– Ну и что? Какое мне дело до глупого растения – вдобавок, сумасшедшего, ежели оно добровольно согласилось соседствовать с мертвым каштаном?

– Могу поспорить на уши каждого, кто слушает мои песни, что ничего подобного ты никогда в жизни не видел. А впрочем – ты прав. Зачем тебе? Сиди здесь, в своем зеркальном уюте. Здесь никто до тебя не доберется – да, в общем, и кому это надо!

Часть 2. Девушка

«Ну вот, кажется, я заблудилась» – подумала девушка, топая по мокрой улице, пропитанной запахом тополиной смолки.

– Ой! – радостно воскликнул Грач, постучав клювом по железному фонарю, – Кажется, у нас новенькая!

– Весело, весело, весело! – затараторили мотыльки, завертевшие вкруг фонарного огня хоровод.

– Поглядим, – сказал Иллюзионист, смахивая пыль с зеркала.

– Тьфу, – подумала девушка-бард.

Незнакомка брела по улице, искала в хмурых полупустых домах – вторую вечность под слом – светлые окна. В одном из них висели белоснежные шторы, и кто-то играл на фортепиано, горели свечи. Она постояла минутку, поглядела, потом пошла дальше. Интересно – но все же не то, не то. Она что-то искала – но Город любит мудрить, особенно с новенькими. Любит водить кругами, подсовывать разные разности… морочить голову и туманить память. Им-то кажется, что они спят. Все так думают – первое время. А потом – они всё-таки просыпаются. Здесь. В Городе. И живут, как будто жили всегда.

– Мастер! Ей нужен Мастер!

– Который? – недоуменно пожала плечами девушка-бард, посадив на плечо взбудораженного попугая, летавшего на разведку, – Злодей, что ли?

– Да нет же! Тот…. Который на чердаке… со скрипкой… он! Вчера пришел! Зёрен мне дал. Под фонарем долго сидел и все бормотал о чем-то. А потом ушел. На чердак. Там теперь и живет.

Девушка-бард развела руками. Ну что ж. Неизвестно, как они приходят сюда – и всех в лицо всё равно не узнаешь.

– Дай посмотреть на него?

Иллюзионист галантно поклонился, и немедленно исполнил просьбу дамы, отразив в огромном старинном зеркале чердачную каморку, пыль, пауков, полукруглое окно, лежанку, пару стеганых одеял и юношу, любовно коснувшегося изящного тела скрипки.

Странные мысли оставляли тени на лице незнакомца, он взял смычок, в первый раз как будто неуверенно провел по струнам. А потом – родилась музыка, от которой стало светлее, и паутина в углах заблестела, и на душе разлилась нежность горячим глинтвейном. Иллюзионист пошатнулся, оперся на край стола и сел. Он всё же был здорово выпивши, и теперь оно стало заметнее.

Девушка-бард улыбнулась.

«Все-таки ты моложе, чем кажешься. И беззащитнее. Ты еще можешь отсюда уйти. Честное слово. Если только захочешь.

Но я знаю, что сам ты никуда не пойдешь. А не пойдешь – потому что не знаешь дороги.

Ну, как же! Мы – сильные, мы – гордые, мы будем тихо сходить с ума, и поглощать вино в Городе, сдабривая его и без того неплохой вкус специями из перемолотых стекол и душ!»

Нищий скрипач играл свою волшебную музыку, а девушка бродила по Городу, стараясь понять, откуда ветер приносит ее.

Девушка была самая обыкновенная на первый, рассеянный взгляд. Осенняя курточка, вихры во все стороны. Зонтик с дырой и хлюпающие ботинки. Сосредоточенное лицо, чуть бледноватое, шарфик, нелепо завязанный под горлом, и так по-детски трепещущий.

– Они не встретятся, – сказал Иллюзионист.

Ведьмочка на портрете нахмурилась и потупила очи.

– Они не встретятся. Я так решил.

– С каких это пор ты решаешь? – хмыкнула девушка-бард, – Насколько мне помнится, ты – не господин и не лорд-мэр Города. С чего ты взял, что смеешь распоряжаться судьбами жителей?

– Ну, во-первых, она – он ткнул пальцем в одинокую незнакомку, удаляющуюся вглубь старинного зеркала, – она – еще не жительница. А он… что ж, посмотрим. Я не пишу сценарии судеб, моя любезная. Я просто отражаюсь в зеркалах. И никакие сценарии мне не преграда.

Он выхватил из воздуха плащ и трость, небрежно кивнул на прощание и скрылся в туманной мути за зеркалом.

Девушка прошла мимо дома, где горело одно-единственное окно, высоко, на третьем этаже. Прошла под мертвым каштаном, сорвала распустившийся красный цветок и вплела его в свои волосы. На ходу, не задумываясь и не осмысливая движений. Цветок будто бы по собственной воле зацепился за ее взгляд, неодолимо привлек, и сам прыгнул в руки.

Она шла, и алые лепестки влажно переливались, как лоскутки шёлка.

До времени он шел за ней незаметно, прозрачным призраком, едва имевшим очертанья человеческой фигуры. Потом обернулся котом. Спрыгнул с жестяного подоконника, повертелся на том самом месте, где рос цветок. Разлетелся стайкой мошкары, и, наконец, превратившись в тень незнакомки на мокром асфальте, следовал за нею до самого дома.

Или – вел ее к дому?

Она поднялась по лестнице, открыла первую попавшуюся дверь. В квартире было тепло и уютно, горели огоньки тонких свечей, пахло еловой хвоей.

«Почему здесь никто не живет?» – вслух удивилась одинокая девушка.

– Потому что здесь живешь ты, – улыбнулся Иллюзионист, взглянув на нее из круглого зеркала, висевшего перед дверью в прихожей.

Впрочем, она не обратила на него никакого внимания. Должно быть, приняла зеркало за картину, изображавшую портрет юноши галантных эпох.

А стало быть, старания пропали напрасно.

– Здесь живу я, – пробормотала себе под нос девушка с дырявым зонтом. Иллюзионист улыбнулся, на цыпочках шагнул прочь, и исчез где-то в одному ему ведомых коридорах зазеркального мира.

* * *

Скрипач был слаб и простужен – но это ничуть его не тревожило. Чугунная боль в голове и легкий озноб мигом исчезали, стоило взять в руки скрипку. И которую ночь подряд ему снилась прекрасная дама – та, что никак не могла ему повстречаться. И он играл ей свои самые лучшие песни, а она лишь молчала в ответ, благосклонно улыбаясь уголками губ, и неизменно позволяя просто быть рядом. Большего он не мог желать от нее – слишком величественна и прекрасна была его дама, слишком тонок был ее профиль, слишком взыскателен, ясен и высок ее взгляд.

Вчера ее образ промелькнул в мутном зеркале, и тут же пропал, будто смытый дождем.

* * *

– Ну и что за кашу ты заварил? – проворчала девушка-бард из картины, – Зачем тебе это, можешь ты объяснить?

Иллюзионист снисходительно улыбнулся, и развел руками – мол, где тебе понять, ты мастерица петь, но и только.

В огромном старом зеркале, из которого он любил выходить чаще, чем из всех прочих, теперь отражалась квартирка и девушка, сидящая на корточках напротив зажженной свечи. Она проводила ладонью над пламенем – раз, другой, третий – и заворожено следила за пляской тонкого лепестка.

– Нет, мне теперь некогда сидеть дома! – решительно, вслух произнесла она вдруг. Тени на ее лице смешались, выдавая сомнение и непонимание – Город все еще шутил с нею, не давая толком вспомнить себя.

– Я пришла сюда, чтобы… чтобы…. Я должна его найти. Потому что он болен. И я…и я… наверное, я люблю его – если потащилась в такую даль?

Огонек согласно опал, потом встрепенулся опять.

– Нет, я все же пойду. Почему-то мне кажется, тут совсем не опасно бродить ночами по улицам. Я только найду музыканта, и сразу вернусь. Ты ведь подождешь меня, правда, огонь?

Ласковое пламя весело заискрилось, будто капля масла упала на фитилёк.

– Йессс! – аж подпрыгнула на месте девушка-бард, – Ну что, съел! Не осталась она, не осталась! Теперь она найдет его, и они обязательно встретятся!

– Рано еще говорить, – хмыкнул юноша с презрением и досадой, – Ну что ж, посмотрим, куда приведет ее Город. Это, в сущности, не так уж и важно – ведь есть еще ОН. И неизвестно, хочет ли он, чтобы его находили.

– А тебе-то, лично тебе всё это – зачем?

– Я не люблю скучать – ведь ты знаешь.

Девушка-бард скорчила рожицу.

– Умоляю, не ври!

(Впрочем, нашла, что сказать! Это ведь все равно, что просить рыбу не плавать….)

И все-таки – постарайся не врать хотя бы секунды две. Зачем тебе нужны этот несчастный музыкант и его девушка?

Иллюзионист брезгливо поморщился.

– Она не его девушка, тут ты ошиблась. Она – просто девушка со двора. С улицы, из Города, откуда угодно. Они даже не виделись там, за нашими стенами. Не виделись. Никогда. Я прочел это в ее взгляде сегодня.

– Ах, вот как? – глаза обитательницы картины засветились азартом, – И что же, скажи на милость, ты прочел в нем еще?

Так ты, стало быть, просто жадничаешь, в тебе говорит собиратель сокровищ! Ты хочешь забрать себе эту девушку, верно? Она чем-то приглянулась тебе – может быть, тем, что среди твоих иллюзий никто еще не додумался гулять в дождь под дырявым зонтом?

В прозрачных, как зеркала, глазах Иллюзиониста сверкнула искорка злости.

– А если и так – что с того? Каждый из них – он кивнул куда-то в пространство, – владеет вещами, памятью, мыслями. Но они без жалости покидают все это, и переселяются в Город, потому что ищут что-то еще. А мы – мы все, и я, и ты, и твои волшебные звери – хранители этого чуда, этой злой сказки. Но нам не терпится отсюда уйти. Нам тяжко здесь, как под бременем быта. Ибо мы привыкли к ней и уже ей не удивляемся. Мы готовы бросить все это без жалости, как новоприбывшие бросают свои нехитрые богатства. Мы готовы все это бросить в обмен на что-то иное – и некоторые из нас, поддавшись самообману, уходят из Города.

Но ведь ты знаешь, что все дороги ведут лишь сюда. Ты знаешь это так же хорошо, как я, и лишь притворяешься, тешишь себя надеждой на то, что где-то там, вне – есть некое абстрактное избавление, некое счастье, и другой Город, с вечными добрыми сказками.

Но там – есть только пыль и прах, моя любезная гостья, там есть только многовариантность оболочек среди пыльной, тусклой, штампованной сути вещей. Там нет иного Города, и нет на свете иного волшебства, кроме этого. Добрые сказки не живут – они гибнут, задыхаясь от воздуха.

И все-таки – мы жаждем иного. Мы рвемся к нему всей душой. Вы – рветесь к нему, и потому вы приходите ко мне. Не сами, конечно. Вы приходите косвенно, осторожно, чтобы ничто не заподозрило вас в порочащей связи. Вы втайне молите о моем появлении, и я появляюсь, на несколько мгновений предвосхищая мольбу. Я дарю вам новые сказки, когда ваши старые поест моль.

Но кто подарит сказку мне? Кто расскажет так, чтобы я поверил, или даже сделал вид, что поверил? Мои иллюзии известны мне наперед, и вот я хочу сотворить себе – неизвестность. Убедить себя, что мне незнаком сюжет этой книги, хоть я и прочел ее до конца.

– То есть, ты боишься покидать Город, и хочешь, чтобы Другая Сказка пришла к тебе сама, сюда, и никуда отсюда не уходила? – девушка-бард хохотнула, – Если гора не идет к Магомету….

– То Магомет ей объявляет джихад! – крикнул из-под шкафа старый черт.

– А ты, дружок, помолчи, – посоветовала гостья, погрозив пальцем, – А не то – век тебе убирать пустые бутылки за этим вот сиятельнейшим волшебником. И таскать его на горбу до постели, ибо после десятой чарки с мальвазией рухнет даже сам Мерлин. Не то, что он.

Черт проворчал что-то себе под нос, и скрылся под шкафом.

– Калитку в Нарнию чинит – шепнула маленькая фея ведьмочке на портрете.

Часть 3. Совет двенадцати мудрецов и одной Тени

Девушка-бард удалилась, ибо каждое утро ей полагалось возвращаться в картину. Призраки весьма стеснены в движениях, как уже было сказано.

Едва только шелест её осеннего платья исчез в коридоре, Иллюзионист буркнул что-то себе под нос, и раскололся, как старое зеркало, на множество блестящих осколков. Каждый осколок принял форму, встрепенулся и ожил – в комнате мигом сделалось тесно. Теперь их было тринадцать – мужчин и женщин, зверей, призраков, лиц.

Только один-единственный, тот, что стоял, облокотившись на стол – имел облик Иллюзиониста, коим он только что предстал своей старой знакомице. Однако совершенно очевидно, что каждый из явившихся тоже был – Иллюзионист, тот самый, собственной персоной, лишь в неком другом его проявлении.

Девочка на портрете тихонечко превратила свой котелок в перьевой веер, и принялась с упоением строить глазки юноше-студенту в бакалаврской наглаженной мантии.

Фея-лимонница устроилась в волосах босоногой девушки, напоминавшей гибких и ловких мечтательниц с побережья.

– Итак – что нам делать? – изрек Иллюзионист-волшебник, запустив пальцы в растрепавшиеся светлые волосы. По всей видимости, он вознамерился председательствовать на этом собрании.

– Не обращать внимания, – посоветовал строгий седовласый лорд, подтянутый, как гончая, и одетый со вкусом аристократического аскета.

– Не рассматривает, – отмахнулся светловолосый юноша, – Я не намерен признавать поражения.

– В таком случае – улыбнулся мудрый старик с деревянной тростью в руке, – мы можем выдать своё поражение за победу. Это легко, не правда ли? Мы их изгоним из Города. И назовём это изгнанием из Обретённого Рая. Они уйдут, и велика вероятность – затеряются на берегу Тысячи Нужных Вещей. Через пару лет от них не останется и следа. Она будет мыть сковородки, а он – покупать рыбу. И нам останется лишь пожалеть всех тех, кто так глупо теряет нас.

– Они не затеряются, нет, – покачала головой загорелая девушка с побережья, – Мне ли, деве Ассоль, об этом не знать! Она сохранит в душе свою любовь, а он – свою дивную музыку. Отдраив сковородки и приготовив рыбу, они вдвоем станут глядеть на чернеющий небосвод, и он покажется им самым сказочным, что только бывает на свете!

– В таком случае, милая, – гортанно засмеялась черноволосая куртизанка, – Это работа как раз по мне! Не люблю, когда мне перечат, когда силятся доказать, что какая-то там небесная, полупризрачная привязанность может оказаться желаннее истинного соблазна. Что зеленоватая далекая звездочка будет приковывать к себе взгляд, если рядом сверкает красочный фонтан-фейерверк! Посмотрим, чего стоит его хваленая музыка и её любовь….

– Тебе не справиться.

– Ты так думаешь? Я соблазню его, вот увидишь! И нашей нежной красавице волей-неволей придется сделаться моей соперницей. А это, вот увидишь, убьет её. Либо она поверит в то, что любовь больше ничего не значит – и тогда останется в Городе уже навсегда, причем в таком райончике, где даже мы ходить опасаемся… либо примется бороться до конца, моими же методами, научится соблазнять и обольщать, станет распутной и гибкой. А это исказит её дух – и прежней уже не стать.

– Мне не хотелось бы потерять её, – нахмурился председатель, – Именно такой, какой она пришла в Город, ибо другие здесь уже собраны. Однако же, если ты её испытаешь, я буду только рад. Я изведаю её прочность, и легко утрачу интерес к существу, не сумевшему остаться собою.

– Едва ли эта затея возымеет успех, – заметила строгая дама, будто сошедшая со страниц рыцарского романа, – Ибо мыслями Мастера всецело владею я, и он мечтает лишь о том, чтобы петь и играть мне до самой смерти. Таким образом, его душа при любом исходе становится нашей. Девица же… девицу я вверяю вашим умам, господа.

– Она ищет на улицах Города Музыку, – сказал Гаммельнский Крысолов, делая шаг вперед, – Я сумею усладить её сердце и привести в мою скромную обитель покорной.

– Я тоже ум-м-мею управляться с кры-ы-ысами, – промурлыкал черный кот с белой манишкой, спрыгнув на мягкие лапы с широкого подоконника, – Только у м-м-меня свои методы, попроще.

Чтобы продемонстрировать получше эти самые методы, кот распушился, как плюшевая игрушка, потерся о ноги Прекрасной Дамы, заглянул ей в глаза – и не смог в ответ не получить одобрительную улыбку.

– Вот увидите, она еще полю-у-убит м-меня, – уверил кот, легко и пружинисто вспрыгивая обратно, – Как можно бросить на произвол судьбы такую очаровательную зверюшку? В огромном, огромном, огромном холодном Городе!

– Я покажу ей место, где из асфальта растут драгоценные камни! – радостно воскликнул мальчишка лет десяти.

– Я расскажу ей о звездах и одиночестве, – сказал Волк с серебряной шкурой.

– Я буду гнать её, гнать по лабиринтам и улицам, пока она не придет нам, измученная погоней, – зловеще простонал ужасный призрак с лицом, едва похожим на человеческое, – Я воскрешу её страхи, и не покину её, покуда она не станет слаба и хрупка. И в тот самый миг….

– …Я стану ей избавителем от страданий, – благосклонно улыбнулся председатель, сплетая тонкие пальцы.

– А после – мы с ней станем вести весёлые беседы на кухне, – продолжил студент, – при свете включенных конфорок, и пить мятный чай.

– …она будет гладить кота, – сказал кот.

– …и думать, что жила здесь всегда. Мы проведем её по множеству сказок, как прочих, других.

* * *

– Вот дурачьё-ё-ё! – с отчаянной безнадегой протянула девушка-бард.

Иллюзионист встрепенулся, тотчас соединился в единое целое. В комнате стало неожиданно тихо.

– Откуда ты? Разве уже пришла ночь?

– Пришла, пришла, мой ослоухий друг. Уже десять секунд, как пришла. И я немедленно к тебе поспешила, ибо, когда ты нетрезв и в расстроенных чувствах, ты много способен наворотить.

– Мне было нужно собраться с мыслями.

– Я заметила, – прокашлялась гостья, – Нечасто, ей-богу, доводится застать тебя в разобранном состоянии. И что же? Что ты решил? Они всё же не встретятся?

– Нет, не встретятся.

Девушка-бард улыбнулась. Странно, загадочно. Иллюзионист обожал загадки – но терпеть не мог, когда его водят за нос.

– Ты что-то затеяла?

– О, друг мой сердечный, я многое затеваю! Почти каждую ночь! Я беседую с птичками, с цветами, и с мухами. Потом – пою песенки. Хочешь, и тебе спою как-нибудь?

– Нет, нет, уволь! – отмахнулся Иллюзионист наспех. Неведомо, почему он испытывал суеверный страх перед песнями девушки-барда. Поэтому – никогда их не слушал. Даже когда подсматривал в зеркало.

– Дело твоё, – равнодушно пожала плечами незваная гостья, – Так что ты устроил?

– Гляди.

Он коснулся пальцами своего любимого зеркала. Поверхностная гладь поплыла рябью, задрожала и расступилась, как воды омута. Перед ними явилась каморка – пауки, пыль, подушки, пара стёганых одеял. Музыкант восторженно взирал на строгую Даму, сидевшую у окна, и скрипка его рыдала, смеялась и задыхалась любовью.

– Вот видишь, всё оказалось так просто, – сказал Иллюзионист, поднимая бокал, – Он нашел свою мечту, своё счастье. Ему не нужна больше нелепая девочка в осенних ботинках, так громко шлёпающая по лужам – да еще и с этим глупым дырявым зонтом! Его Прекрасная Дама теперь воплотилась, она подарит ему три благосклонных взора в неделю. Он изойдет надеждой, тоской и счастьем. Станет бледен и отрешен, я отдам ему старую скрипку – ту самую, что осталась от прежнего скрипача, который по весне умер. Без Музыки Город сер, туманен и мрачен.

Девушка-бард отчего-то невпопад засмеялась.

– Что? – напрягся Иллюзионист, нахмурив тонкие брови.

– Ничего! Право, ничего особенного, друг мой – просто тебе страсть, как убедительно удаются в последнее время женские ипостаси! Уж не заболел ли ты часом? Или – проснулись тайные наклонности души….

– Что?!!! – вытаращив глаза от удивления, юный маг, казалось бы, растерялся – то ли засмеяться ему, то ли запустить в гостью чем-нибудь нелетучим. В конце концов, он всё-таки сделал и то и другое – захохотал, но прежде швырнул хрустальным бокалом. Правда, не в девушку-барда – ибо ему от природы присуща галантность – а в старого чёрта, вылезшего на пару минут из-под шкафа за инструментами.

– Эй-эй! – насупился старый чёрт, – Это еще что за фокусы? При всём моем почтении, молодой господин – если вас забавляют подобные выходки, полезайте в щель сами, или обходитесь вовсе без Нарнии!

* * *

«Сколько уже я брожу по этому странному Городу?» – растерянно подумала девушка, – «Месяц? Неделю? Час? Как здесь всё странно!»

Дома чернели каменными телами сквозь сеть крючковатых ветвей.

«Он где-то здесь, где-то здесь…. Хм…. Но кто он такой? Ведь я даже не подозреваю, даже не знаю, как отличить его от всех прочих…. Музыка, музыка, музыка…только это…наверное….»

Крысолов вышел из-за угла и заиграл на своей простенькой флейте.

– Эх ты, девочка, девочка! – вздохнула старушка-вязальщица за желтым и теплым окном, – Разве же Музыка – это самое важное? Обмануть можно и Музыкой, и словами. А тот, кто талантлив – совсем не обязательно мудр, или хотя бы чист сердцем.

Цветок в растрепанных волосах горел, как живой огонёк.

* * *

Девушка-бард из картины поморщилась и нахмурилась.

– А ты, оказывается, умеешь выходить из себя. Хорошо, хорошо. Хоть это – не отражение. А не кажется ли тебе, что ты позабыл спросить совета кое у кого еще, нет?

– У кого же? – царственно поинтересовался отсмеявшийся и смущенный Иллюзионист.

– У того, кого ты так не любишь ни о чем спрашивать. Ты уже и забыл, как он выглядит. Но ведь он имел право говорить точно так же, как и все твои остальные.

Светловолосый волшебник неодобрительно усмехнулся.

– Вот видишь, ты сама ответила на свой запоздалый вопрос. Я – не люблю его ни о чем спрашивать. Потому и не спрашивал. В конце концов – это мои отражения, мои тени, и я могу ими играть, как хочу.

Часть 4. Фонарь, перо и жестяные крыши

Девушка шла, шлёпая по лужам. Дудочка Крысолова звала ее в одну сторону, песня дивной скрипки – в другую, и, в конце концов, она решила, что таким образом никогда ничего не найдет. И решила остановиться, подумать.

Эта скамейка, и этот старинный фонарь прямо-таки преследовали её, появляясь на пути уже раз в десятый. Поначалу она решила, что ходит кругами – но дома-то вокруг были совершенно другие! И деревья, и даже черно-зеркальные лужи.

Ласковым сполохом горел волшебный цветок в волосах.

– Заблудилась? – обеспокоено спросила зеленоватая мушка.

– Нет, что ты, я совсем так не думаю, – ответил фонарь, – В Городе не так-то легко заблудиться, если действительно не знаешь дороги. Сам приведет, проклятый стервец. Зато если отправишься в путь давно известным путем – пиши пропало, честное слово!

На мокром асфальте у самых ног девушки валялось перо – серое, вроде бы чаячье. Она взяла его в руки, повертела немного. Потом – зачем-то сунула в карман. Передумала, вытащила опять, и воткнула в волосы рядом с красным цветком.

Старушка-вязальщица за желтым окном улыбнулась и потянулась за спицами.

Музыкант заиграл своей Даме новую песню. Где-то в похмельном бреду заметался Злодей. Ожила очередная недобрая сказка с прозрачной коварной феей, затянутой в черный корсет.

Рыжая кошка, случайно встреченная на улице, ни с того ни с сего зашипела на черного кота с белой грудкой. В холодной, полупустой квартире, где так и не начался отопительный зимний сезон, задрожал простуженный ангел, пряча обломки крыльев под шерстяным пледом. Прикосновение ткани раздражало раны, и ангел морщился от боли, топая на кухню, чтоб заварить себе чай.

Черный кот, обруганный рыжей кошкой, глянул в окно, получил в ответ привычное «брысь» и исчез во мгле улиц.

– Нет, – решительно сказала самой себе девушка, – Так дело не пойдет. Я могу целую вечность без дела шататься по улицам! Нужно спросить у кого-нибудь из жителей, несомненно!

Она зашла в первый попавшийся дом, в первый подъезд. Правда, квартиры на первой площадке показались ей подозрительными и давно не жилыми. Кое-где сохранились остатки пломбы от опечатывания, где-то – просто висел замок – чугунный, амбарный – и сквозь краску проступали отслужившие таблички с ничего не значащими фамилиями. Поэтому – она решила подняться повыше.

На втором этаже не оказалось ни одной двери. Только толстенная труба мусоропровода и выстеленная казенным кафелем лестничная клетка с мертвым счетчиком электричества на стене.

А вот выше…. Выше она не смогла сделать ни шагу. Словно какая-то невидимая сила брала её за макушку, как циркуль, и разворачивала обратно.

– Эй, – прокричал кто-то из пустоты.

Девушка огляделась. Никого не было.

– Эй! Так не пройдёте! Идите сюда, к окну!

Она послушно подошла к подоконнику, высунулась наружу. Кричал парень с третьего этажа.

– Идите, идите смелее. Тут нетрудно подняться.

Выбравшись на козырёк, она тотчас увидала пожарную лестницу. Парень подал её руку – и меньше чем через пять минут она оказалась в его жилище.

Темно, холодно – брр! А он, похоже, простужен. Ходит, как спятивший римский патриций, завернувшись в клетчатый плед….

– Скажите, а вы не знаете…?

– Пожалуй, не знаю, – ответил странный парень, так и не дослушав вопроса, – Я никуда не хожу, а из моего окна видно только эту маленькую улицу. На ней не так уж много прохожих.

Впрочем, я, кажется, догадываюсь, о ком вы. О том музыканте, что играет на скрипке? Увы, это совсем, совсем в другой части города. Спросите кого-нибудь там. Только простите – обратно вам придется точно так же… через окно.

Парень улыбался смущенно. Неловкий он какой-то, больной…. Под глазами круги, как от долгой бессонницы. Он совсем не знал, куда девать руки. Вцепился побелевшими пальцами в края своего теплого пледа, и напоминал немного улитку, выглянувшую из домика-раковины.

Девушка шагнула, было, к окну, но всё же остановилась.

– Нет, это никуда не годится. Не могу я вас бросить. Вы совершенно простужены, и дома у вас – холодильник! Да еще эта дурацкая лестница…. К вам всегда так трудно попасть?

– Обыкновенно – да, – опустил глаза странный парень, – Кроме того, ко мне давно уже никто не приходит, я привык к одиночеству. Да и не выхожу никуда – на дворе, сами видите, слякоть, сырость, а мои ботинки, будь он неладен, сгрыз этот чёртов кот.

– Чёрный кот? – почему-то спросила девушка.

– Чёрный, – кивнул он в ответ и улыбнулся открытой улыбкой.

«Хороший он, – подумала девушка, – И совсем пропадает…. Эх! Нет, для начала надо заварить чай, сгонять за лекарствами, попросить у соседей обогреватель. А дела подождут. Он…тот, кого я ищу,… играет сердечную, светлую музыку. Значит, ему хорошо. Он не болен. И его ищу – я. А этот – болен, и никто его здесь не ищет».

Когда в доме запахло мятой, а раскаленные докрасна спирали сумели отдать воздуху немного тепла, девушка зажгла, за неимением свечей, газовые конфорки.

– Зачем вы кутаетесь в этот плед, ведь у нас теперь – жарко, – удивилась она, усаживаясь на старый диван.

– Я боюсь нечаянно напугать вас, – смущенно признался парень.

– Напугать меня? Как? У вас там что, гребень драконий?

– Нет, – отозвался тот, и лицо его посветлело, – Всего лишь… вот это, глядите.

Он бросил плед, открыв обломки крыльев, торчащие из лопаток уродливыми сухими ветками.

Девушка, подавив крик, прижала ладони ко рту.

– О боже! Кто же… кто же так…с вами?..

– Никто, – вздохнул ангел, – Просто – сорвался. Однажды. Не переживайте, они уже почти не болят.

Девушке захотелось заплакать. Но какой прок от слёз, в самом деле, если кто-то потерял крылья?

– Наверное, я нашла на улице ваше перо…. Вот, у меня в волосах.

Она вытащила гладкое серое пёрышко.

– Да, да, – с горечью вздохнул парень, грея руки о чашку с горячим настоем мяты – Это, увы, всё, что осталось… Ветер унёс и растащил все перья по городу. А мы ведь даже видеться друг с другом не можем – мы, бескрылые ангелы!

– Но я всегда думала, что у ангелов белые крылья.

– Нет, что вы – они у всех разные. Кое-кто, я слышал, щеголял даже с зелеными крыльями. А мои были серыми. Серыми, как дождь. Я ведь так любил дождь… когда-то.

– Знаете что! – решительно вскрикнула девушка, едва не подпрыгнув на месте, – Будь у меня крылья, я отдала бы их вам – но у меня ведь их нет. Так что – пойдемте лучше погуляем по крышам. Одевайтесь теплее. Вы слышите – Город зовет, играет на водосточных флейтах?

– Но ведь кот слопал ботинки….

– Так идите же босиком! В самом деле – промокнуть не страшно. А если у вас обострится простуда, мы снова заварим чай с малиной и мёдом, и будем пить его до утра, а к утру всё пройдет!

– И вы не покинете меня?

– Нет, что вы. Конечно же, не покину.

– Ну, тогда – скорее же, идемте, идемте!

Он спешно натянул старую, потрепанную куртку, они вылезли в окно, и одолели пожарную лестницу. Они прыгали с дома на дом – это было легко, ведь нахохленные дома осенью жались поближе друг к дружке. Он ловил её на руки, и смеялся, и она тоже смеялась, а ночные мотыльки и мошкара уже помчались разносить по Городу последние новости.

* * *

Девушка-бард явилась, как было условленно – и застала Иллюзиониста в совершенно непотребном состоянии. Уже не похваляясь умением и не эстетствуя, он сидел за столом, уронив понурую голову, и пил вино из советских гранёных стаканов, время от времени швыряя их в противоположную стену.

– Ааа…. Опять ты пришла, – пробормотал он непокорным языком, – Будь ты неладна! Это ведь ты всё затеяла! Подсовывала знаки, подсказочки….

– Ничего подобного, параноидальный собрат мой, – улыбнулась вошедшая, – На этот раз они справились совершенно самостоятельно. Это мы все – сваляли дурака. Слышишь меня? Мы все! Выдумали зачем-то, что она ищет того музыканта! Это было самое логичное, только-то и всего. Эх, стареем, стареем. Город – он нам не какая-то компьютерная игрушка с предсказуемым квестом. Каждый в глубине души знает, зачем он сюда приходит. А мы – мы с тобой, бедняга ты бесталанный – можем только догадываться.

Мутными глазами Иллюзионист взглянул на нее, залпом допил стакан.

– И что же теперь?

Его лицо показалось ей юным – таким малолеткам и алкоголь-то не следовало бы продавать – и совсем беззащитным.

– Эх ты, динозавр трехсотлетний! Видел бы ты себя со стороны, честное слово!

Что теперь? А ничего теперь, ничего. Завтра утром они уйдут из Города, а куда уйдут – то нам неведомо. Эти ворота открываются только тем, кто знает, куда идёт. А вот музыкант – останется здесь. Его Музыка, и собственное отражение в глазах холодной зазеркальной дамы оказались для него важнее всего на свете. Подари ему свою скрипку, друг мой. Он заслужил это право. Он будет достоин – поверь мне – блистать в свите Города.

* * *

Они сидели на крыше. Просто сидели, любуясь светлеющим небом. Легкая лиловая дымка поднималась над шпилями и над трубами.

– Пойдем, – сказал он, не выпуская её руки из плотно сжатых ладоней.

Она не спросила, куда. Просто – встала, глянула в последний раз на сверкающие, будто сковородки с угольями, рассветные крыши.

У него за спиной были сложены сильные серые крылья. У неё – синевато-лиловые, как нежные сумерки.

– Только – пожалуйста, летай осторожнее, – сказал серокрылый, обнимая её за плечи, – Берегись самолетов и телеграфных столбов.

Девушка улыбнулась и согласно кивнула.

* * *

Иллюзионист поднял голову.

– И что же… что мне делать теперь?

– Проваливай-ка, шутёнок, из Города к чертовой матери!

– А ты?

– А что – я? Куда ж они без меня, все эти сказочники, Злодеи, черти и алкоголики! Кто-то ведь должен им объяснить, что сказки бывают другие, совсем другие. Так что – я там, где мне место, и дезертировать не могу.

Нетвердой походкой он шагнул к двери. Потом – обернулся. Остановился.

– Что? – спросила девушка-бард.

– Я… не смогу… так.

– Сможешь, – махнула она рукой, – Сможешь, куда же ты денешься. Тот, кто однажды задумался – уже сможет. Иди, иди за ними, иди! Там, вдалеке, у нее есть сестра – и она тоже видит тебя во сне. Она будет рада – и Нарнии, и ведьмочке с портрета, и всем твоим феям. Ты только поменьше смотрись в зеркала. И не пей вина, когда захочешь рассказывать сказки. Когда-нибудь найдется кто-то, кто сменит меня – и мы с тобой еще увидимся, не раз – в Городе Неприснившихся Снов.

– По-твоему, он всё-таки существует?

– А разве ты когда-нибудь сомневался?